Великое. Оказывается, слово это вовсе не было преувеличением по отношению к дотракийскому морю. Да и само море, к большому удивлению Дени, оказалось совсем не тем морем, каким она успела его себе вообразить. Ведь прежде ей пришлось повидать другие моря. Обычные.
С верхушек гребней и холмовых возвышений перед Дени открывался вид такой, что дыхание у нее всякий раз замирало. Дотракийское море – это необъятный простор. Это – великолепное разнообразие высоких и гибких трав, края которого теряются далеко-далеко за горизонтом, в какую сторону ни взгляни. Эти высокие травы колышет здесь ветер, пуская по ним шелест-шепот волн, которые дышат свежестью земли и зелени. Живое, певучее – кажется, пусти по нему корабль, и он непременно поплывет.

Сумев преодолеть тяготы кочевой жизни дотракийских наездников, и, вновь обретя волю к жизни, Дени научилась наслаждаться красотой этого удивительного края. Наслаждаться и ощущать: она, чужестранка, теперь ему принадлежит. Как принадлежит и тому народу, кхалиси которого она стала. Здесь она впервые в своей жизни ощутила те чувства, которые прежде ей знакомы не были: любовь и надежду, свободу и безопасность. Здесь она ощутила себя… дома?
Прежде бесконечно чужое и страшное Дени научилась понимать и ценить. Она научилась любить звенящие ветра над бескрайними просторами травяного моря, жаркое величие солнца, стоящего в зените, слепящий блеск серебристых лент рек, и яростный треск высоких костров под звездным куполом бесконечного неба. Она полюбила и радостную усталость после дня, проведенного верхом на своей Серебрянке среди запахов и звуков дотракийского народа, когда обессиленная, она погружалась в горячую ванну с ароматными маслами. Усталость наливала ее тело тяжестью, погружая в омут мыслей и мечтаний о чем-то новом, о том, что она обязательно сделает, когда придет день.
Поводом главного беспокойства Дени был, конечно же, ее брат. В своих шелках – выгоревших на жгучем солнце и пропахших потом и дорожной пылью, вид Визерис имел совершенно жалкий и ничтожный. Дени даже с удивлением ловила себя порою на мысли о том, что гнева этого человека она боялась когда-то больше всего на свете.
Кхал Дрого, ее солнце и звезды, не спешил отправляться на завоевание железного трона для него. Для дотракийцев сильны традиции и поверья. Этот суровый, своевольный и дикий народ боялся гнева духов и богов, и не мог отправиться в поход без благословения Великого Жеребца. Визерис этого не понимал. Не понимал и кипел от бессильной ярости, которая не находила места для выплеска. Поначалу он думал, что как и прежде, он может вымещать злость на своей сестре. Но, попытавшись сделать это однажды, Визерис получил жестокий отпор от людей из ее кхаса.
Так ему и оставалось бродить среди дотракийского народа тоскливой угрюмой тенью, и словно змея, разбрызгивал яд злых и грубых слов в сторону сестры. Ссоры их теперь стали тихими, но каждую из них Дени переживала болезненно. Она давно поняла, что такой человек как ее брат, не сможет вернуть их домой, и, конечно же, не сможет вести армию, даже если бы ее благородный муж дал ее ему прямо сейчас. Всадники кхаласара насмехались над его слабостью, а Визерис даже не понимал этого.
Все эти переживания Дени не выносила за пределы своего шатра. Она не переставала думать о том, как бы ей усмирить брата, как студить его пыл, как убедить его в том, что кхал Дрого – не из тех, кто бросает слова на ветер. Она ведь одной с ним крови, они оба от крови дракона. Визерис и Дейнерис  – последние  Таргариены и должны держаться вместе.
Но и другие мысли занимали Дени тоже.
Ей часто снились сны удивительные и прекрасные, именно тогда, когда ей было особенно тяжело. Она помнила их все, и сегодняшний сон тоже никак не шел из ее головы. Ярко расцветали перед мысленным взором образы огромных крыльев, стальной блеск чешуек, которые она видела во сне. Дракон, переливающийся черной сталью, обдавал ее огненным дыханием, а она обнимала это пламя, вбирала в себя. Кровь в ней кипела, но пламя не причиняло ей никакого вреда, а только заполняло необыкновенной силой, которая прежде ей была знакома не была.

К вечеру, после купаний, Дени попросила Ирри разжечь жаровню посильнее. Служанка, не зная ни о чем, выполнила ее просьбу, а затем удалилась из шатра по велению кхалиси вместе с другими девушками. Безумие ли это охватило Дейнерис или же другая сила, но она не могла быть спокойной, не найдя опровержения или убеждения в правильности своего странного, необъяснимого предчувствия.
Ей прекрасно было известно о том, что все драконы давным-давно мертвы, и что из этих удивительно красивых, но мертвых окаменелостей дети воздуха и пламени в этом мире уже никогда появится не смогут. Да, Дени знала это. Но не могла считать, что эти чудесные камни отвечают на ее прикосновения теплом изнутри просто игрой своего воображения.
С замиранием сердца Дейнерис опустила на светящиеся жаром угли яйцо сначала черно-алое, самое крупное из трех. Ей казалось, что под свои чешуйки яйцо вбирало в каменное нутро жар пламени. Но ничего не менялось. Да и что, в общем-то, должно было измениться, на что она надеялась? Сир Джорах, застав ее за подобным занятием, должно быть, подумал бы о том, что она лишилась рассудка, а Визерис применил бы к ней ругательства наисквернейшие. В лучшем случае.
Но, полная невиданной прежде решимости, и, повинуясь необъяснимому зову собственного сердца, она уже не могла сделать шаг назад. Дейнерис поочередно сняла с бархата сначала молочное, пронизанное золотыми нитями, яйцо, а затем и зеленое, то, что с золотыми крапинками, и бережно уместила их рядом с черно-алым. Алые и золотые пылинки поднялись от углей и заплясали в танце с языками пламени вокруг яиц.

Тихо потрескивать огонь. В шатре стало нестерпимо, но приятно жарко, и на коже Дени выступил пот. Огненная пыльца постепенно улеглась вокруг трех драгоценных камней.
Больше ничего не произошло.